«Я ищу красоту там, где ее никто и не думает искать”
Александр Гегамян
Архитектор, скульптор, художник
Свитки бы исписал, а с небес ни строчки –
кончились имена у предметов.
Видимое – не полотно, а всего лишь точка,
искра света.
Так и живём, пока узнаванье длится,
выйти за скобки жизни – не сложно,
а вот раздвинуть на ширину страницы –
как можно?
Художник должен быть голодным.
Голодным не в духовном или в каком-то другом смысле, а – фактически, когда “денег – ноль, секса – ноль, музыка – сдохла”. Когда в каком-то предпоследнем, очередном отчаянии кружится голова и подкашиваются ноги. Сытый художник подобен мещанину, пытающемуся отрастить крылья. Это не столь смешное, сколь гадкое зрелище. Надо сделать то-то и то-то, потому что если этого не сделаешь, ты перестанешь быть. С каких пор для нас стало важно то, кем мы станем, если будем следовать чужим установкам или условностям?..
Био
При рождении он получил имя Сандро Тер-Мелик Сициан, а также статус потомка старинного княжеского рода. Учился на архитектурном факультете Ереванского политехнического института. Также, на факультете скульптуры Тбилисской Академии Художеств (мастерская Мераба Бердзенишвили – одного из крупнейших грузинских скульпторов-монументалистов).
Отец – художник и скульптор Валерий Арутюнович Гегамян (1925 – 2000), живописец-монументалист, был основателем и преподавателем художественно-графического факультета Одесского педагогического института имени Ушинского, воспитал массу учеников (среди которых были Александр Ройтбурд, Сергей Лыков и т.д.).
В 2000 году, в Одесском Художественном музее состоялась первая, посмертная выставка Валерия Гегамяна.
Мать – Болеслава Самойловна Михайловская – также была живописцем. Она покинула этот мир на несколько лет раньше мужа. Сандро очень тяжело переживал потерю родителей.
В 2006 году у Сандро Гегамяна прошла персональная выставка в галерее «Тритон». Все его друзья отмечают, что выставлялся художник очень мало. В 2007 – в художественной галерее «Белая луна» в Одессе состоялось открытие выставки, посвященной творчеству двух художников – Валерия и Александра Гегамяна.
«Мы знакомы лет десять с Сандро, – делится его коллега, скульптор Аркадий Маршал. – Нас познакомил художник-скульптор Алексей Чипыгин. После училища мы хотели с Лешей поступать в МУХУ, но у него что-то не получилось, а я поехал в Питер, и лет шесть не знал, что здесь происходит. Саша зашел ко мне на Ляпунова в мастерскую, выпили по бутылочке, пообщались. У меня – Питер, у него – Грузия…
Он сам по себе эмоциональный человек был, и в работе у него в первую очередь – это передача эмоций, состояний.
В последние годы он «двигал», в основном, работы отца.
Способный, талантливый человек, но оказался по многим фактором нереализованным. Когда мы встретились, он не особо хотел участвовать в каких-то заказных работах. И почему он решил отказаться, потому что отношения с одесскими заказчиками достаточно сложные, вы понимаете…
Он был неоднозначный человек. Мне его не хватает… честно говоря. Он ни на кого не похож.
Еще раз, мне его очень не хватает».
«Он был умелым артистом, – вспоминает его друг, архитектор Анатолий Еременко. – Мог себя подать и очень точно прочитывал людей. Как он этому научился?.. Он умел находить связи, налаживать контакты для продаж работ своего отца. В общем, за счет этого он и жил.
В 1987 году мы думали, куда поступать дальше, потому что быть архитектором в то время – это попасть в ситуацию вечного ожидания.
Я всегда старался жить так, чтобы что-то было за спиной, какой-то тыл. Хотя, это тоже мешает, нужно уметь сжигать мосты. Сандро умел, как мне кажется…
В какой-то момент мы оказались в Питере, и на Василеостровском, у какой-то бабушки сняли комнату. Цель была какая?.. Мы пошли в академию, репинскую, там были подготовительные курсы, в Муху ходили, бродили по коридорам…
Он был человеком, который отдавал энергию тому, что нравится. Когда он видел девушку, женщину, говорил – «смотри, какая…». Он как бабочка был…
Как бы я описал его в тех словах?..
Пай-мальчик, авантюрист, очень талантливый лицедей».
Рассказывает Алексей Чипыгин, художник, друг: «Хороший скульптор, отличный художник, здравомыслящий архитектор. Рассказать какую-нибудь историю? Я как-то ехал на велосипеде и сломал ногу, раздробил колено. Добрался как-то до мастерской, нога распухла, приехал ко мне Сандро. Я ему в свое время помог выбрать велосипед, и ему нужно было что-то смазать или поменять. Он увидел мою ногу и стал ругаться страшно по-грузински. Все, говорит, взываю такси, едем в Лермонтовский, в травмпункт. А денег у меня только на такси и было. И Сандро оплатил гипс, лекарства, отвёз меня обратно и потом каждый день в течение двух месяцев приезжал с вином, брынзой, помидорами. Классический гегамяновский набор. И таким образом меня вылечил. А потом как-то приехал на велике и говорит, давай на воздух. Я говорю, каким образом? Он – на велосипедах. Как, у меня же нога не сгибается?.. Та, типа фигня. И он открутил педальку, прикрепил другую ногу на хомут, и все время меня поддерживал в пути. Поехали на море, на Ланжерон. Вниз-то спуститься нормально, а наверх подниматься не очень, и он тащил и велосипед, и меня толкал. Отлично погуляли.
Сандро любил восточных женщин, такие типажи, когда нос должен быть обязательно с горбинкой, выразительные глаза, чувственные губы. Он их рисовал, лепил. Невероятным образом умел их очаровывать. Мог подойти, даже если она с мужем сидит, и уболтать на рисунок. Частенько просто дарил работы по восточной традиции, если девушке понравилось.
Хороший друг. Светлая память».
Вспоминает Наталья Дверницкая, художник: «Мы с Сандро были хорошими приятелями. Честно говоря, он мне больше импонировал, как архитектор. Как-то он сделал один объект, кажется, кафе, и это была одна из самых удачных его работ. Он рассказывал мне, как учился, показывал работы своего учителя, потом свои работы. И из этого я поняла, что то, что вмещал в себя преподаватель, он воспринял. Но свою индивидуальность перекрыл этим восприятием. Ну, это в моем представлении. Может, он из-за этого с Одессой не договорился. Хотя, как мне кажется, у каждого есть дорога, которая уже проложена. Особенно, у скульпторов, потому что скульптура – это воплощение чего-то. Но чтобы оно воплотилось, ему должно что-то предшествовать. У него была идея, как он должен вернуться в Грузию. Мне кажется, у него это произошло на каком-то метафизическом уровне. Также была мечта – прославить отца. В принципе, только после этого он имел право перед самим собой вернуться туда.
Нас преследовало одно и то же – творить нужно тогда, когда есть востребованность в искусстве, а не просто заполнять пространство. Одно дело, когда работа родилась, и ты готов потратить себя, или поискать обстоятельства, чтобы это воплотить.
У него была дикая тоска по Грузии. Он безумно хотел туда вернуться. Говорил: «я ложусь, закрываю глаза и вижу Грузии. Открываю глаза, а там – сюр». Вся эта жизнь здесь была для него сюрреализмом.
Он был для меня родственной душой. То, что он звездный, знаменательный, прекрасный человек – это сто процентов».
Дмитрий Банников, директор ЭЦСИ «Чайная фабрика»: «В 2000 году мы с ним ездили в Киев, в Национальный музей Украины, договариваться о выставке. Нам дали время в течение года, чтобы оформить и отреставрировать работы. Сотрудники были в восторге, они приняли все «на ура». К сожалению, выставка сорвалась. По многим причинам. Работы были большие, в очень плохом состоянии. Финансов на реставрацию не было. Для того чтобы что-то продать, нужно было это что-то отреставрировать. Получался замкнутый круг. Наиболее большая, самая первая и посмертная выставка Валерия Гегамяна произошла в 2000 году, в Художественном музее. Там выставили все его программные работы. Это «Кровавая свадьба», «Русские смотрины» и «Апокалипсис». Три работы были созданы из кусочков, все эти гигантские работы по три с половиной-четыре метра, они все были набраны из кусков картона форматом 60 на 80, можете представить?.. Там трудилась бригада художников, его учеников, которая состыковывала эти картонки, распологоли это на гигантских площадках, а потом вывешивали. Это была самая показательная и удачная выставка. На нее же приехали из Киева очень много чиновников, и председатель союза художников Украины и т.д. После этой выставки все остальные были небольшого формата. Потому что в галерее Тритон где-то около пятидесяти квадратных метров, в «Белой луне» вообще тридцать.
Для Алика все это творческое наследие было огромным грузом, и он это чувствовал. Но он постоянно мечтал куда-то поехать, в Индию или в Грузию. Отец говорил ему, чтобы он уезжал из Одессы. Но он не последовал совету отца».
Рассказывает Наталья Деминюк, друг, поэт: Я называла его Аликом, это 26-ти летняя привычка. Мы знакомы с 1999 года. Как бы я его охарактеризовала?.. Талантлив и ленив.
Историй много. Алик был очень консервативен, или же я его так воспринимала. Он таскал за собой истории столетней давности – фотографии, рецензии выставок, его и отца, держался за воспоминания о Грузии, мечтал уехать туда когда-нибудь…
Однажды показал мне снимок своей руки, предплечья и плеча – туда были вмонтированы железяки, мне стало страшно на мгновенья, потом он опять вскочил в седло и унесся. Он никогда не жаловался, и его можно было попросить о помощи.
Он не мог сам себя продвигать, просил, чтобы я обратилась к Дымчуку , еще к кому-то…
Его перчатки съела моя любимая собака… Алика нет, Джека нет, испорченные перчатки я тоже выбросила.
Как-то раз он подарил моему младшему сыну настоящую чоху и кинжал. Я даже не могла сначала принять такой подарок. Алик сказал, что у друзей “не могу” не бывает, и я для него всегда много делаю.
Мы с Андрюшей возвращались домой, и я эту чоху бережно и благоговейно обнимала, прослезилась, подумав, какой он вечно неустроенный, еще подумала о каком-то драматическом конце…
(Чоха – национальная грузинская одежда, шерстяной халат, честь и достоинство любого грузина).
Я – дагестанка, Алик – армянин, мы часто говорили о горах, мечтали туда вместе поехать. Он всегда приспосабливался к моему темпераменту, настоящий джигит.
И ни копейки денег, настоящий князь Пантиашвили, “Ханума” в постановке Товстоногова.
Подарил как горец – горянке, как человек высокого духа – человеку высокого духа, такие вот топосы построил. Я думаю, такой подарок ему некому было вручить, кроме меня, и это не нескромность, это правда.
(Топосы – это пространственно-временные образования, которые, будучи вмонтированы в текст, создают собственное бытие).
Я его подкалывала – “завтра кутим у меня”, а после кутежа у меня, завтра все не приходило… Он обиделся , притарабанил в подарок на крестины моей дочери серьги своей мамы, бутылку красного и брынзу, выложил как ритуальное приношение и говорит: “Вот!” и так широко повел рукой.
Буду помнить его».
Post skriptum
Что же такое искусство? И как оно может быть связано со смертью?..
Искусство в переводе с латыни «eхperimentum» – опыт, проба, со старославянского «искоусъ» – опыт, истязание, пытка. Это образное осмысление действительности; процесс или итог выражения внутреннего или внешнего (по отношению к творцу) мира в художественном образе; творчество, направленное таким образом, что оно отражает интересующее не только самого автора, но и других людей.
Так, через искусство художник познает, выражает и отражает мир, и себя в нем.
Это – безусловная любовь человека к прекрасному.
Смерть – бессильна перед искусством
И она действительно бессильна, потому что гениальные творения прошлого бессмертны.
Художник Сандро Гегамян был легок и волен, как воздух. И, как воздух, делается легче и чище, чем выше от земли он парит, так и в его творчестве четко прослеживается это вечное стремление вознестись над повседневностью. Его работы очень динамичны и наполнены внутренней энергией. Это атмосфера чуда, которую он высекал из себя самого.
Природа человека, изображенная в его работах, усиливает впечатление этой лёгкости, экспрессии, где воедино связаны напряжение и красота. Трёхмерность и осязаемость, мифология образа, в тот момент, когда изображение переходит из реального в идеальный мир.
В один холодный октябрьский вечер уже уходящего 2015 года Сандро Тер-Мелик Сициан ушел в иной мир. Его уход поразил многих.
Он производил впечатление безмерно живого, переполненного жизнью человека. И очень красиво видел реальность. Так, как не видел ее никто.
Вот так, скрипя о петли бытия,
Раскачивает ветер колыбель,
Где нас Творец попарно изваял:
Совместный быт, совместная постель,
И только вечность каждому своя.
И мы никто, и мы уже нигде,
Лишь колыбель качается со скрипом,
И рябь идёт по небу и воде,
Где ты меня читаешь, как постскриптум –
И там, и здесь, и далее везде…
Стихи Елены Касьян
Материал подготовила Анна Литман
