Василий Рябченко о Валерии Гегамяне:
Когда я пришел к Гегамяну, то столкнулся столкнулся с четкой, логически выстроенной методикой. И она мне понравилась. Я до этого имел представление, что когда-то существовала школа Ажбе, определенная методика, видение, как рисовать, как сконструировать и т.д., и т.п. В Мухинке тем паче этому научился, потому что все построение там связано с этими массами, объемами, упрощенными формами. Я так понимаю, что он тоже это очень хорошо изучил, и многое воспринимал из тех источников, которые и я знал. Но он выработал свою технику. Такого рисовальщика, как он, я не вижу сегодня.
Я люблю его работы, особенно графические, которые находятся в состоянии “до определенной стадии”. Это не был “приходящий дядя”, который указывал ученикам: “здесь сделай длинней, здесь – короче”. Гегамян постоянно находился в мастерской и рисовал те же постановки, что и его студенты. Только можешь себе представить, что это было!..
Помню, он пришел, склеил из обоев шпалеру, полоса – метра три высотой, полтора шириной. И рисовал. И это было просто гениально.
Гегамян В., “Балерина”, 270х160 см.,к,м., 70-ые гг. Из частной коллекции.
Гегамян В., “Белый лебедь”, 270х180 см, х/м. 60-е гг. Из частной коллекции.
Гегамян был очень эрудированным человеком, но в нем, как мне кажется, были какие-то «стопоры». Армяне – очень своеобразные люди, во всех отношениях. И в отношении юмора, и в отношении общения.
Если его не остановить вовремя, то он доводил свои работы до предела. Вот эта вся кристаллическая основа постепенно через градацию превращалась в типичный академический рисунок, фактически в фотографию. Всё, и никуда ты не денешься. Поэтому его работы были хороши в каком-то промежуточном состоянии. И они великолепны, они потрясают.
Он тоже за мной наблюдал. Я ж пришел и начал по-своему рисовать, будем так говорить, по-мухински. Вот он подойдет, бывает, посмотрит: «Ну, Рябченко, ну вот скажите мне, как Вы вот это размерили вот этим?». Я отвечаю: «Ну, как? Глаз настроен». Он кряхтел, кряхтел, но стал мне объяснять, как и что, и постепенно я стал прислушиваться к его рекомендациям.
Гегамян В., “Балерина”, 270х160 см. к,м., 70-е гг. Из частной коллекции.
У меня, прежде всего, была эмоциональная составляющая, а у него была очень рациональная. Это видно и по его живописи. Однако я к нему прислушался и стал делать то, что он советовал. У меня было много зарисовок, и как-то раз Валерий Арютинович забрал мои полшпалеры, пока я отсутствовал. Он их себе забрал.
Гегамян был очень хороший, добрый человек. Если он гневался, то его гнев мог вызвать разве что смешок. Как будто маленький котенок пытается кого-то напугать. Еще он никогда не делал пакостей.
По его слегка шаркающей походке все сразу узнавали, что он приближается. При работе в мастерской нельзя было разговаривать. В принципе, всем было интересно рисовать. У него было безмерно увлекательно.
Валерий Арютинович панически боялся болезней. У него, видимо, был хронический бронхит. Он ни к чему не прикасался, двери открывал подолом пиджака. Когда наши злые сердца хотели избавиться от его присутствия, нужно было всего лишь пару раз чихнуть. Он сразу спрашивал: «Вы больны? А что у вас такое?». Очень любил все эти подробности.
Конечно, очень жаль, что его жизнь и творчество в Одессе не до конца проявились. Но мы, все его ученики – и Ройтбурд, и Лыков, и я, и т.д. – мы все его просто любим.
Валерий Арютинович никогда никому ничего не доказывал, ничего не требовал. Из всего его потока я не нашел людей, которые не научились бы грамотно рисовать.
Безусловно, Валерий Гегамян – гениальный рисовальщик и педагог.
Гегамян В., “Натюрморт с кувшином”, 84х62 см, к/м, 70-е гг. Из частной коллекции.
Материал подготовила Анна Литман
